9 мая 1945  5

Моя бригада "увеличилась" на 3 человека, в том числе был также зальцбургский преподаватель, который являлся руководителем местной группы и был призван в вермахт только осенью 1944 г. То, что он призвался добровольно, так как ему родная должность стала заметно в тягость, он признался мне позднее. Он мог преподавать, а ему пришлось стучать молотком, Lopata (лопатой) копать и Motyga (мотыгой) колоть. Бедный парень, перемена была страшно тяжела для него.

Это произошло в конце августа 1945, когда я с рабочего места в карьере был затребован к комиссару. Наряду с переводчицей, там находился широкоплечий мужчина, который носил гражданский кожаный головной убор и был одет как русский: серая, украшенная вышивкой рубашка с воротом, опоясанная ремнем; его синие шаровары были заправлены в мягкие сапоги [12]. Я ждал. Из разговора иностранца с комиссаром я понял только несколько обрывков слов, которые я не мог совместить, так как оба говорили очень быстро. Затем неизвестный с полувоенным приветствием обратился ко мне, и комиссар перевёл, что я направляюсь в распоряжение неизвестного на 3 дня, как писарь. Широкоплечий пишет роман о Сталинграде и хочет опросить находящихся в лагере "Stalingrader"(«сталинградцев»). Моё задание - коротко протоколировать высказывания. Комиссар передал мне список имен, затем направил к старшине лагеря. Тот осмотрел меня высокомерно, и выяснилось, что он уже был проинформирован. Рядом в бараке регистратуры сидели призванные, всё люди, принадлежащие к "видным деятелям лагеря ". Старшина собрал их посредством вручения списка по отдельности, никто не отсутствовал.

Писатель ставил сначала общие вопросы: воинская часть, дата взятия в плен, имена известных командиров дивизий. После первого опроса он произвёл присутствующим отбор и отправил 18 или 20 тотчас же, всех людей, далеких от собственно боевых действий, служащих снабжения, охранников складов. Остались примерно 10 старых пленников. На второй день он опрашивал каждого отдельно, ставил целенаправленные вопросы. При этом доходило до споров, во всем, что касалось временной последовательности. Он далее суживал круг опрошенных, до тех пор пока осталось только не больше четырёх «сталинградцев", которые участвовали в боевых действиях в январе-феврале 1943, и принадлежали к боевым подразделениям. На третий день оценивались последние четыре. Разговор концентрировался на нескольких основных вопросах: Мамаев курган, элеватор, депо тракторов, оба немецких котла у Волги. Разворачивался большой план города Сталинграда, теперь разговоры шли о каждой самой маленькой подробности. Я имел труд фиксировать произнесенное эскизно. Затем я повторял, что записано, при этом получались дополнения, исправления и уточнения. На одного человека уходило 4 или 5 страниц. Детали я едва ли могу вспомнить; во мне осталась лишь огромная трагичность обороны и крушения шестой армии фельдмаршала Паулюса, страшный марш смерти в плен. Даже если четверо испытали капитуляцию раздельно друг от друга, то высказывания сходились почти дословно.

До поздней ночи я готовил чистовой экземпляр; некоторые места формулировал по-новому и получил похвалу за мое хорошее письмо руки учителя. Охотно я поговорил бы с писателем один на один, чтобы узнать больше о его личности. Однако, комиссар лагеря подходил снова и снова к столу, как будто бы он мог читать написанное мной и делал так, чтобы не мог возникнуть разговор. Когда все было сделано, и я рассчитывал уже отправиться к себе, нас пригласил комиссар и его переводчица к позднему ужину. Имелся чай с сахаром; при этом я наблюдал, как русские пьют чай: из чашки они лили почти зелёный сверкающий чай в блюдце, брали кусок жесткого сахара в рот и хлебали с наслаждением. Это было поучительно! К чаю имелись белый хлеб и кислое масло, которые комиссар и переводчица не на хлеб намазывали, а клали в чайную чашку. Я мог хорошо наесться, так как американская банка свинины также раздавалась. И в придачу я получил также глоток "белой" (водки). По-видимому, писатель был доволен моим письмом, так как я получил полную коробку сигарет и еще раз похвалу за мою рукопись. Высокогрудая Scheuschtschina (= дивчина) перевела, что мне можно идти назад в лагерь и я могу сегодня (было уже за полночь) на работу не ходить. Я поблагодарил снова с чистосердечным " Spasibo, boschalusta! " (спасибо, пожалуйста).

Я получил "Сталинградский роман" в руки, в дешевом издании, после моего возвращения домой. Внимательно прочитал, при этом даже находил знакомый текст.

Вилли позаботился обо мне, когда я искал свое место на нарах в темноте бункера. Только когда я выспался, я ему все рассказал и подарил коробку сигарет, с просьбой поделиться с бригадой.

Начало октября 1945. Беспокойство в лагере VIII. Русская комиссия объявила ревизию Trudowoi (трудовых) лагерей. Старшина лагеря вел себя как дикий, требовал уборки бункеров и бараков. Лагерная улица заново посыпалась гравием, хотя в воздухе уже пахло снегом, кирпичные стены комендатуры мылись, ворота лагеря получили новый транспарант, доски столов в бараке-столовой выскабливалась осколками стекла и чисто натирались. Рабочие бригады возвратились уже в начале второй половины дня. Старшина дал нам один час времени для приведения в порядок тела и одежды. Просто смешно! Где начинать и где заканчивать? Затем мы стояли на плацу и ждали. Подъехали машины, ворота лагеря открылись. Комендант лагеря и Deschumyi-Ofizer (дежурный офицер) сделали доклад, часть охраны представилась, за полковником - весь хвост офицеров -мужчин и женщин. Некоторые из них шли полностью безучастными вдоль наших рядов, не смотрели ни на право, ни на лево, не задавали никаких вопросов; короче - это было только шоу. Правда несколько офицеров инспектировали моечные установки в столовой и производственные бараки; земляные бункеры не озаботили никого. Офицеры-женщины интересовались жалким бараком госпиталя. Численность лагеря составляла к этой дате несколько более 6. 000 человек.

(Продолжение следует)

Фритц Кирхмайр  "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998 
ISBN 3-85093-085-8
Перевод  Ю.М.Сухарева.