9 мая 1945  2

Я не поверил своим ушам, когда я узнал, что русское руководство стала собирать бригаду, которая состояла из техников, инженеров и строителей. Неожиданно были запрошены немецкие специалисты. Также собрали плотников и столяров из других бригад. Это русским всё же пришло на ум, а до этого они видели в нас только фашистских саботажников и не пытались узнать нас. Это был очень энергичный русский инженер, который был в состоянии делать и побеждать, нуждался в "Polschoi" (больших) и " Choroschi spezialista " (хороших специалистах). " Plochaja Robota "(плохая работа) должна была исчезнуть и превратиться в настоящую производительность. Они нацеливались на конечный результат. Можно увидеть в этом, насколько тяжело далось русским признать наш рабочий потенциал. Прошли месяцы, до тех пор, пока не установились доверительные отношения, которые предоставили нам большую свободу действий. Заводское руководство отреагировало быстрее, чем Natschalniks (начальники), так как те могли только тяжело прыгать над своими тенями. Но сам лагерь не хотел в себе ничего менять, однако, мог рапортовать, что сносит землянки и сооружает настоящие бараки.

Многочисленные допросы, обсуждения и разговоры тянулись с лета 1944 до позднего лета 1947. Когда я сегодня вспоминаю, удивляюсь снова и снова разнообразию "манер", от жесткого допроса до обмена мнениями на исторические темы. Имелись все варианты. Нужно сказать, что меня не били, и не было случаев жестокого обращения, ни при каком допросе. Там не было никаких барашковых винтов, или других, рафинированных методов давления на военнопленных. Только позднее я заметил, что моя манера говорить производила впечатление на комиссара, вероятно, также мои исторические знания и бесцеремонные требования, касающиеся работы и лагерной жизни. Очень неприятным было только то, что я вызывался в большинстве случаев на допрос ночью, заспанный и совсем удрученный. Таков был метод. Часовой вел меня в комендатуру, на первый этаж. Я находился в большом, деловом помещении; на стене изображения Ленина и Сталина. За столом комиссар, красивая высокогрудая переводчица в звании лейтенант. Стул был определен для меня. Как я помню, первый допрос состоялся в августе, только немногими днями позднее, после того, как я пришел из карантина в лагерь VIII. Мой вид, наверное, не восстановился, на лице еще оставались следы поезда смерти. Красивая Scheuschtschina (= дивчина) предложила мне чашку холодного Tschai (чая) и положила еще коробку Papirosa (папирос). Первый допрос касался транспорта от Москвы до Асбеста. Сначала я медлил, но когда заметил, что комиссар уже был проинформирован, то раскрыл всё надлежащим образом; избегая какой-либо драматургии, однако, не экономил критических примечаний. Переводчица записывала, зачитывала протокол мне, и я должен был подписывать. В заключении она перевела: " Господин Майор нуждается в Ваших показаниях, так как этот транспорт повлечет за собой выводы, Вы можете идти! ". Немецкий язык переводчицы был безупречен, даже если она путала много раз " мне" и "меня", " твой" и " свой" .

Вскоре после этого мой второй допрос. Искушение схватить сигарету, я в себе подавил, хотя просьба на моем лице лежала. Я охотно взял бы с собой для обмена на хлеб. Для просьбы, однако, я был слишком горд. При этом допросе меня просили написать военную биографию. Меня оставили, и через добрый час я исписал 4 страницы. Умалчивать что-то было бессмысленно, но я писал и соблюдал временную последовательность наполовину. Однако, следующий допрос показал, что комиссар несколькими высказываниями не был доволен; он хотел знать детали. Я должен был развернуто описать военную биографию, но свой первый документ назад я не получил. Здесь находилась опасная изощренность. Кто помнит после нескольких месяцев, что он писал? Также я удостоился перекрестного допроса, потому что использовал раньше другую формулировку и перепутал дату - комиссар замкнулся и велел перевести: раньше Вы писали так, и потом иначе! Эта дата правильная или другая? Было ли это в Минске или в Орле? Тут я поистине испытал панический страх! Моя память была приведена в беспорядок работой, голодом и холодом; это уже не было легко для меня, делать точные высказывания.

К сожалению, мне скоро стало известно, что мое подразделение из-за действий против партизан в России стояло в "черном списке». Еще присоединилось второе обстоятельство: комиссар был об этом отлично проинформирован. Для него это было просто, он должен был только сравнить мною написанные листы и выбрать мнимые противоречия, вот я уже и нахожусь на перекрестном допросе. Вечные расспросы и «сверление» приводили меня на край отчаяния, так как у меня не было свидетелей, не говоря уже о защитнике - получается, я должен был защищать себя сам. Время от времени я замечал, что комиссар меня намеренно загоняет в угол, хотя он точно знает, что мое высказывание было правильным. Я сильно сомневался, корректен ли был перевод, так как, получая частые контр-вопросы, должен был свои ответы неоднократно повторять. Снова и снова вопросы вращались вокруг моего участия в действиях против партизан в Киеве и Орле, сражения вокруг Курска и,отдельно, вокруг учебной программы в военной школе - почему я остался фаненюнкером? Звучало также имя генерала фон Эрдманнсдорф (von Erdmannsdorff) [11]. А затем снова вечные расспросы: сколько мостов, домов и транспортных путей мы взорвали; принимал ли я участие в расстрелах гражданских лиц и сколько русских я убил. Я не могу объяснить, почему именно я так часто допрашивался. Вилли предостерегал меня, что я не должен позволить прижать себя к стенке. .

(Продолжение следует)

Фритц Кирхмайр  "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998 
ISBN 3-85093-085-8
Перевод  Ю.М.Сухарева.