Дело Наташи 2

Теперь "Полицейский" стоит передо мной, „как он на буке стоит", со злющими глазами и лиловым лицом. Он действует чрезвычайно возбуждено, ругается, когда по-немецки, когда по-русски. Он говорит о потере доверия, коварстве и низости. Затем он говорит о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. Следует, что коварство является, пожалуй, качеством всех немцев. Теперь я также грубо обманул добродушие и любезность советских органов власти. Дальше больше. Я стал нарушителем закона, имел интимные связи с советской гражданкой. Становится жутко. Я знаю: в Советском Союзе не далек подъем от нарушителя закона к преступнику. Печаль тем, кто попадает в эту мельницу. Конечно, обвинения не соответствуют действительности. Но кто поверит мне? А какие показания будет давать при допросе Надя? Комиссар балаболит дальше. На первое лишают меня Propusk. Ну, это не слишком плохо, так как к этому я был уже готов. Значит завтра снова, идти как все пленники, под охраной, на работу.

"Полицейский" мечется взволновано как тигр в клетке туда и сюда, останавливается коротко и спрашивает, что я могу возразить в ответ. Я говорю напрямик, что мы не ощущаем никаких сексуальных порывов и с нашей физической конституцией вовсе не способны к активным связям. Тут он шумит, обозначает меня как подлого лжеца, так как охранник с вышки Асбостроя наблюдала процесс в бинокль. Отрицать бессмысленно.

Ну, однако, я попадаю в неприятное положение. При этом являюсь невинным.. Охранник не мог видеть ничего другого, кроме того, что происходило на самом деле. Сообщил ли он больше? Или комиссар раздул историю? Он действует строго официально и говорит сухо: „Повариха уже была опрошена, также отрицает, конечно. Нам известно, как наказывали похожие правонарушения в Г ермании. Женщинам волосы срезались, они ставились на рыночной площади для показа, пленные расстреливались. Иногда вешали даже обоих вместе. Без процесса". Он делает паузу. Меня колотит. Затем он продолжает: „Но мы не фашисты. Что мы делаем? Обычно мы должны были бы начать аккуратное судебное производство, так как вы оба однозначно нарушили советские законы. Однако, мы решили не включать юстицию, а проявить снисхождение. Милость и доброта лежат в основе советской власти. Понимаете ли Вы? Мы ограничимся перестановками. Идите!". Моя голова как карусель.

Следующим утром, когда мы с пленниками входим в Stoljarka (столярку), Надя уже стоит на входе. Она кивает бригадиру и мне. На кухне она рассказывает. Вчера на вышке Асбостроя стоял охранником один из ее любовников, которым она пренебрегла.. Все, собственно, объясняется этим. Она также знает: мы оба переводимся со своих мест. Уже с завтрашнего дня. Я помогаю ей как всегда в приготовлении обеда. Работая, она вытирает слезы с глаз, время от времени. Мне жалко её. Я верю, это основывается на взаимности.

На маленьком предприятии дело обсудили быстро. Когда рабочие едят свой суп, Надя выходит на середину Staiowa (столовой) и держит речь. Я понимаю мало. Однако, бригадир пересказывает после этого мне смысл: „Так, пожалуйста, послушайте. Теперь я расскажу, что произошло. Вчера два молодых человека шли по снегу, радовались ему, закидывали себя им. Они бесились, как это делают молодые лошади, когда их однажды освобождают. Это все. Что плохого в этом? Однако, ревнивый человек видит это и создаёт целое дело. И что говорят органы власти? Враги приблизились друг к другу. Подумайте! Враги! Уже почти 2 года немцы и русские не стреляют друг в друга. Это мир. Как долго мы хотим оставаться врагами? Немец и русская симпатизируют друг другу. Ухаживание. Не больше. Я не знаю, появилась ли бы однажды из этого любовь. Но я знаю: без взаимной любви между народами всегда будет противодействие. Так. Я хотела сказать только это. „Prawilno-prawilno" (правильно, правильно), шепчут низкие мужские голоса.

Мы вместе убираем помещения, так, как мы всегда делали это в течение прошедших трёх недель. Время 15 .00 . Надя закрывает своё владение. Завтра она передаст это преемнице. Там меня больше не будет. Надя поворачивается внезапно, по-сестрински целует меня в щеку и стремительно убегает. Теперь становится на моей душе, как у Гейне: „ Я не знаю, что должно это значить, почему я так печален". Чуть позже я иду с бригадой назад в лагерь. Старшина лагеря стоит в стороне и говорит: „Приказ: с завтрашнего дня ты работаешь на асбестовой фабрике. Подойдешь к бригадиру Шнотталла (Schnotalla). Он знает об этом".

Авторский рисунок из книги. Stadler, Wolfgang. Hoffung Heimkehr