Nix kulturna 1

Комиссар держал слово! Начиная с марта 1946 (по сентябрь 1947) моя бригада имела постоянное рабочее место на асбестовой мельнице - и надежные 100 %. Условия труда были весьма различны, Natschalniks (начальники) и гражданские рабочие злы, так как они не были ни в коем случае расположены на участие к нам. Чем быстрей мы входили в курс дела, тем лучше было для них, так как они находились под таким же прессом нормы, как и мы. Конечно, было различие, работали ли мы на конвейере, в системе отопления или в сортировочном отделении. О чрезмерном вредном воздействии пыли я уже сообщал. Старомодное производство выглядело внутри, как снаружи выглядит серая лепешка из муки. На стенах, перекрытиях и проходах лестниц пыль лежала толщиной в сантиметр. Никто не заботился о том, чтобы её убирали. Моя бригада очень скоро была поставлена в досадную ночную смену - и на 18 месяцев - ритм дня полностью превращался в неразбериху.

Смена продолжалась с 8 час вечера до 6 ч. утра. Я еще месяцы страдал после моего отъезда из Асбеста и возвращения домой от нарушений сна. Лучше было бригадам, которые обрабатывали асбестовую пыль и асбестовую вату, так как там цеха были существенно «приветливей» и не такие пыльные. Plennyi (пленным) никаких противопыльных масок для носа и рта не полагалось; мы не получали также ковша водянистого молока, как гражданские рабочие. Здесь не было злого намерения - этого просто имелось в наличии недостаточно, и мы должны были смириться с тем, что гражданские лица имели, все же, большие права, даже если они были приравнены к нам по норме выработки. Работа в сортировочных отделениях была самой тяжелой. Бумажный мешок с асбестовой пылью весил 50 кг, а с асбестовым волокном они были больше, но и немного легче. Скрепитель мешков постоянно вел к заторам, так как Natschalnik (начальник), который отвечал за скрепитель, уходил слишком часто за бабской юбкой и только делал вид, что находится на работе. Работа часами простаивала, так как где-нибудь ломался двигатель или повреждалась лента конвейера. Нам никогда, правда, не снижали процент выработки за простои, всегда было 100 %. Высший начальник, сердитый украинец, был человеком с добродушным и чувствительным сердцем, даже если он и подчеркивал иногда своё высокое положение. Зимой 1946/47 он гнал нас, если мы замерзали в сортировочном отделении или при уборке снега, в отопительный зал, и мы иногда там складывали в штабеля поленья или перелопачивали уголь.

Русская душа часто шла странными путями! В течение этих недель, вероятно, в мае 1946, в главном лагере собирался санитарный транспорт из бедняг, которые были безнадежно нетрудоспособны: пленники с голодными отеками, флегмонами, с ампутациями рук и ног, с меланомой, с пылью в легких и так далее; среди них, достойных сожаления, также было несколько австрийцев. Для русских они были более не пригодны! Не все те, кто оставаться в лагере, желали возвращения домой полумертвым. Не было недостатка и в завистливых голосах, прежде всего, некоторые возбуждались из-за отбора. С тех пор как я познакомился с Doktorscha ближе, я воздерживался от какой-либо критики. Она лучше знала, кого отнести к "счастливым" ("несчастным")!

Я могу вспомнить только о двух попытках побега. Один произошел после таяния снега, другой летом 1946. Несмотря на частые предостережения, это были, прежде всего, неисправимые румыны и венгры. При этом каждый благоразумный мог вычислить, что такое рискованное предприятие было бессмысленно. Кроме того, русские не ленились и всегда возвращали труп беглеца для устрашения в лагерь. Если проверка подтверждала, что произошел побег с рабочего места, весь состав лагеря, "лагерная иерархия" включительно, сразу ставились на полурацион, так долго, пока сбежавшие не были -живыми или мертвыми, снова в лагере.

В первом случае это были два венгра и румын. Мы прибыли из ночной смены с асбестовой мельницы, не могли пройти через лагерные ворота и должны были ждать. Подъехал грузовик. Часовые сбросили 3 трупа перед входом в лагерь. В 7 часов утра бригады выходили и должны были пройти около трех мертвецов. Ужасный вид, но никто не имел искры жалости. Для нас заканчивались четыре дня голода. Голод был сильнее, чем смерть!

Второе происшествие случалось в середине июля 1946. Слава богу, я не стал очевидцем. Но то, что я услышал утром, взрывало все представления о жестокости. Через 10 дней думали уже о том, что отменят голодный рацион, и я даже тайком надеялся, что трёх румын не найдут. Вечером 13 дня трое беглецов были возвращены в лагерь, уже больше не ходячими. Румынская лагерная группа должна была образовать шпалеру (выстроиться стенкой); трое ползли на своих четырех костях и смертельно топтались ногами собственных земляков. Эта жестокая система устрашения, видимо, считалась лагерным руководством самой действенной. Она была усилена посредством того, что другие национальные группы должны были на это смотреть. Это не оправдание, если я упоминаю о том, какой степени достигли в лагере безрассудство и ярость. Именно это было тем, чего хотело достичь управление русских лагерей - чтобы пленные не делали большого различия между правом и несправедливостью, чтобы эгоизм погашал какое-либо правосознание. Было страшно, насколько мы быстро переходили к текущим делам, как будто бы ничего не случилось. Это психическое ожесточение показывало, насколько глубоко уже многие из нас погрязли в болоте, из которого они больше не выходили. Этот акт самосуда служил также и для того, чтобы русские смогли отмыть свои руки.

(Продолжение следует)

Фритц Кирхмайр  "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998 
ISBN 3-85093-085-8
Перевод  Ю.М.Сухарева.