Гвалт торгов оглушает. Споры, крики, смех. Мы с Графидой глазеем по сторонам. Бабушка приценивается к отрезу синего, в полоску бостона, мнет материю, разглядывает ее на свет, тянет вдоль и поперек. Плотная, бывалая девка услужливо поворачивает отрез, как желает бабушка, разматывает метры, но Графида, видимо, вспомнив, что послана не за бостоном, сникает и уже подталкивает меня к Быходу из рядов.

А вслед нам несется грозное:

— Кикимора! Ишшо шшупает чё-то... Деньги сперва накопи, тожно и шшупай! Ишь, мильён на рояли забыла!

Графида только отмахивается, точно святая, прощая блудницу. Она и впрямь святая, но никто, кроме меня, об этом не подозревает.

Картежники, фокусники, рулеточники, гадалки, пленные фрицы, меняющие нижнее белье на табак, нищие с протянутой рукой, слепые певцы, прорицатель с морскими свинками, размалеванные девушки с высокими прическами...

Толпа насыщена электрическими разрядами, потом, испареньями, едким запахом лекарств. Много инвалидов и подделывающихся под них. Бабушка подает им мелочь, крестит их, шепчет что-то про себя, но не забывает ощупывать спрятанный в рукаве кофты носовой платок с деньгами — жулья вокруг, по ее мнению, больше, чем порядочных людей.

А базар только разгорается. То и дело подкатывают к воротам подводы, перемещаются в пространстве мешки и связки живых куриц, корзины со слепыми щенками, блеют овцы. Дебелая усатая баба в черкеске, с толстой сигаррй во рту сует в руки прохожих свой товар — какие-то фотографии. Мы с бабушкой Графидой большие любители красочных открыток. Она поначалу берет, но тут же плюется и почему-то тоненько взвизгивает:

—    Сквернавка!

А сквернавка давит бабушку могучей грудью, и бабушка, ойкнув, испуганно замолкает. Баба в черкеске, выпустив в нас струю вонючего дыма, прошествовала мимо, устремившись к деревенскому парню, караулившему телегу с мешками.

Пока Графида переводила дух, я наблюдал, как парень, вглядевшись в фотографии, густо покраснел и отшатнулся от тетки, но та не отступала, доставала новые пачки фотографий.

—    Ба, что она дает? — сорвалось у меня.

—    Срамоту!—зло чертыхнулась бабушка. Колхозник не устоял перед бешеным напором

тетки в черкеске и воровски спрятал несколько снимков за пазуху. Тут Графида пришла в себя и потащила меня с базара на берег озера.

На берегу тоже многолюдно. Ожидается почтовый аэроплан из Свердловска. Зеваки разглядывают горизонт—кто в подзорную трубу, кто из-под руки. А горбун в немыслимом балахоне держит у глаз такой огромный бинокль, что голова его кажется пробкой, заткнувшей горлышко бутылки, то есть окуляра.

—    Что там, Вань?

—    Долго еще мозолиться будем?

—    Бюрокрады, самолет вовремя не пущают, о людях не думают!

Горбатый Вань наконец отнял бинокль от глаз, словно вытащил голову из бинокля, и горестно произнес:

—    Нетути.

Людская масса взрывается:

—    Жаловаться будем!

А подвыпивший мужичонка орет благим матом,