К перрону подошел поезд. Из броневого вагона спустился плотный большеголовый человек в чешской военной форме — серой, пирожок на голове. Вот он какой, Радоло Гайда, недавний унтер-офицер, один из руководителей Чехословацкого корпуса, в скором будущем генерал-лейтенант, командующий Сибирской армией. За ним потянулась свита: чешские и русские офицеры, дамы...

Гайда сел в автомобиль. Конвой помчался за ним, разбрызгивая свежую грязь. Арестанты какое-то время оставались одни — офицеры словно оцепенели, пораженные выходом Гайды.

Затем пленников погнали по улицам уездного города, основанного еще Татищевым. Возле городского театра Малевинский остановил колонну, вытер губы шелковым платком.

— Слушаю! — подоспел урядник.

— Мне, Глушков, совесть не позволяет садить в тюрьму русского человека с его заклятым врагом— кайзеровским солдатом. Эти, конечно, красные, да ведь мадьяры красные вдвойне. Шлепни-ка их.

Через минуту Ференц Дембо и Матиас Лоци неподвижно лежали на мостовой, а урядник, оглаживая бороду, внимательно наблюдал: не шевельнутся ли. Убедившись, что мертвы, сунул в кобуру наган и довольно хохотнул.

В знак протеста асбестовцы остановились, но, пустив в ход приклады, конвойные заставили их двигаться дальше. На пересыльном пункте Малевинский собственноручно сдал арестованных земляков тюремным стражам. Сам он, по слухам, погибнет в ледовом походе генерала Каппеля и будет лежать под урянхайскими соснами, попав на мушку винтовки сибирского партизана из армии Щетинкина. Сейчас он еще ничего не знает о своей судьбе, жив-здоров и приглашен на кутеж в особняк Злоказова, где вечером соберется цвет офицерства...

Невдомек будущее и жителям приисковых поселков. Только увели каратели большевиков, как нагрянули белые калмыки. Эти раскосые степные наездники, ни слова не понимающие по-русски, оголтело носились на мохнатых лошадках по Кудельке. По указке богатеев они устроили публичную порку пятнадцати человек из семей, которые выставили добровольцев в Красную Армию.

Успокоились белогвардейцы только тогда, когда от побоев умер Николай Ермолаев. Это был глухой рабочий, богатырского сложения мужик. Он так трахнул четырех «азиатов», что они долго не могли прийти в себя. Но остальные, обнажив клинки, уложили горняка на сырую землю. Он умер в больнице 12 августа, а напоследок сказал:

— Я был в стороне от красных и белых. Поднимусь, белым житья не будет.

Так думали многие рудокопы.

14 августа на прииски заявился бывший урядник, а ныне прапорщик белой армии, помощник коменданта станции Грязновской Шатунов. Год; назад Совет запретил ему проживание в Кудельке, обида была еще свежая, и Шатунов, поддерживаемый ряпосовскими кулаками, истребившими) в своей деревне коммунистов и сочувствующих им,, принялся за кровавые дела.

Началась расправа. Порка за поркой, карцер, отправка в тюрьму, высылка неугодных — иных мер наказания Шатунов не понимал, как и его ближайшие подручные Евлампий Дурницын и Родион Лельменщиков, которые, вооружившись с ног до головы, охотились в окрестных лесах на отставших красноармейцев. Ими был пойман на Зудов-ской мельнице и отправлен в контрразведку раненый боец Кирилл Курочкин. Схватили каратели председателя рабочего контроля Ивана Голошей-кина, а вскоре, не без помощи предателя Вольхи-на, выманили из тайги военкома Евгения Заплати-на. Братья Агафандел и Николай Горбуновы на заре ворвались в дом комиссара и передали его палачам в грязновскую комендатуру.

На станции Грязновской был "банный» день". Так окрестили белогвардейцы дни расстрелов.

Босые, в одном нижнем белье, подталкиваемые прикладами, брели Голошейкин и Заплатин к западному семафору, где начинался березовый колок. Там уже стояли солдаты во главе с Шатуновым. Несколько человек, избитых в кровь, копали яму. В одном из них Заплатин признал Ивана Кузьмина, красного добровольца. Посланный на разведку с Режевского завода, он угодил на Окуневском кордоне в руки прапорщика Сухарева. Алешка Хромой опознал его при Шатунове и тем самым приговорил к смерти.

Кузьмин оперся на лопату:

— Ну вот и свиделись, товарищи!

Офицер угрожающе замахнулся нагайкой:

— Отставить! На том свете наговоритесь!

Военком хотел было ответить беляку, но понял, что бесполезно. Он поднял крепко сжатые руки над головой, приветствуя земляка, но тут же получил удар прикладом.

— Сволочь! — сплюнул в сторону офицера Голошейкин.

— Молчать!

Могилу рыли сосредоточенно. Только четырнадцатилетний Володька, брат председателя Измоденовского волостного Совета Ивана Измоденова, стоял поодаль,— по его щекам катились слезы. Измоденов-старший и еще двое Измоденовых—коммунисты Егор и Иван, односельчане, однофамильцы, дальние родственники, надеялись в глубине души, что палачи не тронут мальчика. Но комендантцы не приняли во внимание малый возраст Володи Измоденова.

С проклятьем на устах рухнул в яму сраженный насмерть военком Заплатин, за ним — Белошейкин. Одного из деревенских добил Шатунов.

Рванувшийся после первого выстрела Кузьмин сумел уйти. Через пару суток его отыскали в Кудельке братья Горбуновы. И Агафандел поставил очередную зарубку на прикладе своей винтовки...

А. Чечулин  "Асбест" 1985 г.