Взамен погибших уральская земля выставляла свежее пополнение.

16 января 1943 года газета «Уральский рабочий» опубликовала заметку «Танковый корпус сверх плана». В ней сообщалось, что танкостроители Урала обязуются изготовить сверх плана первого квартала столько танков и самоходок, сколько требуется на армейский корпус, одновременно обучив из своих же рабочих водителей-добровольцев.

Обкомы ВКП(б) Свердловской, Пермской и Челябинской областей обратились в Центральный Комитет партии с просьбой сформировать и отправить на фронт Уральский добровольческий танковый корпус, полностью снаряженный на средства рабочих горнодобывающего края. ЦК ВКП(б) одобрил инициативу уральцев, и за одну неделю в горкомы партии и военкоматы поступило свыше ста тысяч заявлений.

И в Асбесте не знали, что делать с добровольцами. Тщательно изучал заявления заведующий военным отделом горкома партии Иван Кочергин. В конце концов было решено — тринадцать человек.

«От участника Великой Отечественной войны, временно, по ранению, освобожденного от службы в Красной Армии,— писал Антон Пеполь, электрик фабрики № 2.— Готов досрочно вернуться в строй фронтовиков. Доверие коллектива полностью оправдаю».

Антон воевал в лыжном разведывательном батальоне, был ранен под Орлом. После шестимесячного пребывания в госпиталях отправили фронтовика в тыл, в родной Асбест. Не истекла и половина отсрочки, а он, узнав о формировании добровольческого танкового корпуса, стал штурмовать медкомиссию. Но рана еще не зажила. Разведчик проявил характер, уговорил все же главного врача.

Сборы были долгими, зато отбор — верный. Правда, уже не тринадцать, как было решено, а двадцать коммунистов и комсомольцев выставил Асбест в танковый корпус: Петр Григорьев, тоже ■понюхавший пороху, как и Пеполь, Дмитрий Антоненко, Павел Шмыков, Иван Брызгалов, Алексей Непомнящих, Василий Гущин...

А вскоре асбестовцы узнали, что их посланцы воюют на совесть. Орден Красной Звезды вручен за храбрость Андрею Черепанову, которого накануне отправки на фронт приняли кандидатом в члены ВКП(б). Рискуя жизнью, вывел из окружения «катюшу» старшина Дмитрий Антоненко. Медаль «За отвагу» получил комсомолец Антон Пе-поль. Отличился в бою коммунист Владимир Братский. Добрые вести шли в Асбест из добровольческого соединения.

Не обошлось и без потерь. В числе первых не стало Андрея Дмитриевича Черепанова. Только через тридцать лет стало известно, где он похоронен. Вдова и дети героя навестили братскую могилу на высоком днепровском берегу. В музее боевой славы станции Гусино, что на Смоленщине, где был госпиталь, в котором умер раненый танкист, хранится теперь фотография уральского солдата, а рядом с ней — серый, в асбестовых прожилках камень, который тоннами ворочал на фабрике № 1 упаковщик Андрей Черепанов.

Был среди добровольцев и семнадцатилетний комсомолец Вася Мусальников. Этого человека я знал на протяжении десятилетий и, больше того, знал его словно близкого родича, хотя и ходиты не умел, когда его родители получили фронтовое письмо: «Показал себя честным, преданным и истинным патриотом нашей Родины. Вы смело можете гордиться сыном, ибо он заслужил это чувство не только у вас и личного состава, но и у всего советского народа».

Не потому выделяю Мусальникова, что он был лучше и храбрее других. Просто знал я его хорошо и счастлив, что знал, не подозревая, что буду гордиться нашей дружбой, когда его не станет. Отношения у нас были особенные, невзирая на разницу в возрасте. А все дело в том, что срочную службу я проходил в Уральско-Львовской имени Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского гвардейской добровольческой танковой дивизии. Да, это преемница славы Уральского танкового корпуса. Так что встречались с Василием Павловичем на правах однополчан. Да еще выяснили: он принимал присягу в тех самых казармах, где через девятнадцать лет и я поставлю свою подпись под классическим текстом солдатского обещания на верность.

Ту зиму 1965 года не забыть. Двадцать раз ложился на землю белый снег, двадцать раз справляли после войны день рождения Советской Армии.

Пришел Мусальников в карьер на смену, а мастер ему и говорит:

— Ты что это, Василий Павлович, от военкомата таишься, адрес свой не даешь?

— Как это таюсь?

— Да так. Повестка тебе на цех пришла, просят явиться.

Экскаваторщик развернул бумажку:    «Прошу явиться... для вручения награды...»

Он так и подумал о юбилейной медали, которую вручали всем фронтовикам. И удивился, когда вместе с медалью получил орден Красной Звезды. Да, да, вспомнил, ведь я его однажды уже получал. Когда же это было?

В передышке между боями батальон отвели в прифронтовой лесок. Прокатился слух:   приедет

комбриг Фомичев ордена вручать. Слух слухом, а бойцы приводили себя в порядок, прихорашивались, свежие подворотнички подшивали. И точно, после обеда приехал командир бригады, но вместо орденов вручил каждому из награжденных машинописную справку с пометкой «не вручен». С тем и ушли в бой.

Деревенька-то была так себе — пять дворов, но запала она в душу навсегда. Все забыл—время, место, имена товарищей, а овраг тот, из которого фашисты головы приподнять не давали, не смог забыть. Кто-то точно сообщал вражеской артиллерии координаты наступающей бригады.

— Уральцы, кто со мной? — обратился к автоматчикам замполит. Пожелавших остаться не было. Уже светало, когда по мартовской распутице зачавкали солдатские сапоги.

— Мусальников,— позвал офицер младшего сержанта,— если что, останешься за меня...

Впереди лежало поле, темное, настороженное. Шли молча. Ориентиром служила большая копна. Дойти до нее и — на две группы...

— Вась,— толкнул в плечо Степа Малетин, парень из Магнитогорска,— покурить бы... Я вот что думаю, Вася, непорядок это — война, воюем, воюем. Когда жить-то станем?

— Какой уж тут порядок,— тихо отозвался Василий,—сено, видишь, гниет, а коровы без него дохнут...

Из копны застучал «шмайссер», за ним другой. Предсмертно раскинув руки, свалился офицер.

А через полчаса батальон поднялся в атаку, и не было на его пути таких преград, что смогли бы сдержать яростный натиск.

Видимо, за это утро и полагался орден сержанту запаса. По правде говоря, наград он не жаждал, их и так у него было достаточно: две Красных Звезды, два ордена Отечественной войны, орден Славы, пять медалей... И это в неполные девятнадцать лет!

Сохранилась фотография. Война заканчивалась. Сидят они в старинном рыцарском замке, уральские парнишки Васька да Степка, бравые, при орденах, нога на ногу, а вокруг зеркала с позолотою, лепные готические украшения, мебель прошлых веков, на стенах — палаши и сабли... А они ничего, не тушуются, будто дома, пилотки на лоб сдвинули, усердно фотографу позируют, дескать, не то еще отчебучим, в рейхсканцелярии будем сниматься.

В рейхсканцелярии не снялись по простой причине. 6 мая корпус с боями двинулся в направлении Дрезден — Прага на помощь восставшим жителям чехословацкой столицы.

А что же с «Асбестовским танком», переданным в Уральский корпус?

Несколько писем прислали в горком комсомола танкисты из экипажа Саши Топоркова. Гвардейцы рапортовали о своих боевых делах, об уничтоженных танках противника. Асбестовцы в свою очередь докладывали о движении фронтовых бригад, посылали фронтовикам посылки. Однажды, это было уже в сорок пятом, танкисты не отозвались. Саша и его друзья погибли вместе с машиной.

Невыносимо тяжелы потери дорогих людей, особенно накануне победы. Но война никого не щадила. Десятки и сотни тысяч воинов сложили голову в завершающих сражениях Великой Отечественной войны. Среди них и асбестовец Семен Кощеев, летчик-орденоносец, любимец полка. Он вылетел на бомбежку военных транспортов в фашистском порту Пиллау и на базу не вернулся: силен оказался заградительный огонь вражеских зенитчиков.

Герои не уходят бесследно. Остаются дети, письма, память. Солдатская вдова Мария Григорьевна Шорникова отважилась восстановить героический путь 365-й стрелковой дивизии, которая погибла в окружении, защищая Москву. Она собрала немало документов, свидетельств очевидцев и участников кровопролитных боев соединения, сформированного на Урале — бойцы и командиры его были тринадцати призывных возрастов (с 1903 по 1915 годы), люди с опытом, многие прошли закалку на Халхин-Голе и в боях с белофиннами, среди них было немало партийных и хозяйственных руководителей.

Вот несколько писем асбестовцев, сражавшихся в этой дивизии.

Василий Шорников:    «Четвертые сутки ведем непрерывные бои на подступах к Клину. Ребята бьются как львы. У нас слаба техника, не хватает боеприпасов. Писать некогда, наступила жаркая пора...»

Анфиноген Головин: «Бьемся под Клином уже несколько дней. Скоро наступит перевес сил в нашу пользу».

Аблямит Кудусов: «С 30 ноября находимся в действующей армии, с 7 декабря в непрерывном бою. Вероятно, сегодня возьмем Клин, бьемся на его окраинах».

Михаил Ревич: «Пишу с перерывами, ведем непрерывные бои. На бегу встретил Васю Шорникова, разговаривать не пришлось, кругом грохотало. Земля и небо в хаосе огня. Отбиваем Голяди, у самого Клина. Ждите, я вернусь...»

Эти письма датированы декабрем 41-го. А в первый день сорок второго года ротный командир Кудусов отправит последнее послание в Асбест: «Письмо пишу под землей, при свете горящего телефонного провода. Блиндаж спасает от вражеского огня. До Клина мы взяли 120 селений... Восемь суток мы непрерывно находились на морозе. Лишь изредка разжигали костры. Из асбе-стовцев никого больше нет. Война...».

Возможно, что в могиле Неизвестного солдата на Красной площади покоятся останки кого-то из наших земляков.

Им, не пришедшим домой, в Асбесте сооружен строгий монумент. Каждая семья вложила в него свой трудовой рубль. И первыми, как и при сборе средств на танковый корпус, были вдовы солдатские. Здесь в торжественные дни собираются фронтовики и их дети, отсюда уходят в армию безусые призывники. Не переводятся у подножия обелиска живые цветы.

Но лучший мемориал павшим — новый Асбест, в котором ничто не напоминает о прежней Кудельке и, больше того,— о довоенном городе. Четкие линии улиц, зелень скверов, фигурные фонтаны, высотные дома и повсюду строительные краны — Асбест разрастается ввысь и вширь.

Одна из лучших улиц, та, где стоит обелиск народной скорби, названа асбестовцами бульваром Победы. Он пересекает проспект Ленина и выходит на улицу Мира. Символично, не правда ли?

А. Чечулин  "Асбест" 1985 г.