Друзья из миллионных городов нередко меня пытают:

— Что ты засиделся в своем Асбесте? Медом, что ли, помазано?

Далеко не медом, просто это моя родина. Неоднократно и на годы уезжал, но судьба снова приводила сюда. Здесь моя боль, радость, истоки. И дети мои здесь родились, и книги здесь написались.

А как это объяснить иначе?

Я часто ловлю себя на том, что, когда долго не бываю на Урале, мне словно кислороду не хватает. И сердце давит, и все время чудится, что без меня что-то там случится непоправимое, о чем и подумать страшно. И лесов наших сосновых не хватает, и речушек мелководных, и розовоголового татарника... И трубы фабричные вспоминаются.

Вот и разберись в себе, человече! Еще недавно эти трубы мир застили, и речки, заводами порченные, на чужие чистые воды тянули, и лес, заметно поредевший, бурной любви не вызывал. Странно все-таки устроена жизнь. Не ценим, несмотря на хрестоматийные уроки, то, что имеем, что ежедневно доступно рукам и взгляду, а потеряем на какое-то время, начинаем сердце жалостью надрывать.

Нет, решаю в очередной раз, к черту, к дьяволу, как вернусь домой, все отрину, босиком по родной земле пройду, подышу до одури Рефтом с его богатой и дикой черемухой, буду идти, пока не упаду в изнеможении, задыхаясь до слез от переполнивших чувств к этим бедным уральским суглинкам, к этим тощим, некрасивым северным цветам, к этим с детства облюбованным зарослям, где рябина обнимается с жимолостью, а рослый папоротник, уцелевший бог знает с каких времен, атакует лесную малину.

Пришла пора осмыслить, кто ты и зачем явился на свет, много ли сделал добра ближним и дальним. Да, именно так, а в противном случае зачем было отнимать место под солнцем у других людей, нерожденных или ушедших преждевременно.

Полжизни уже прожито, а впереди половина, четверть ли — неизвестно. Может, завтра оборвется твой след...

Пала на ум Огневка. Так себе речка, невеличка. Когда впервые побывал на ней, все ждал— вдруг вскинется над бережком бажовская Огневушка. Жизни ей всего километр, а там уже Рефт начинается. Он впадает в Пышму, а та в Туру, Тобол, Иртыш, Обь — в Карское море, Северный Ледовитый океан. Вот куда ручеек добежал!

Город давно наступил Огневке на прозрачное горло, смял в канализационных коллекторах. Но родничок, откуда пробивалась она в дни моего детства, ничем не возьмешь — рвется по-прежнему на волю. В том и есть жизнь, которую все мы любим до безумия, порой честим на все корки, проклиная свои неудачи и промахи, а смысл Огневки прост — донести до океана колючий холодок каменистой почвы.

Возвращался однажды ночью из аэропорта на автобусе, затем долго брел по первому октябрьскому снежку вдоль начинавших засыпать улиц, как вспыхнули в памяти строки из пастернаковской «Метели».

Метался, стучался во все ворота,

Кругом озирался, смерчом с мостовой...

— Не тот это город, и полночь не та,

И ты заблудился, ее вестовой!

Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста.

В посаде, куда ни один двуногий.,.

Я тоже какой-то... я сбился с дороги:

— Не тот это город, и полночь не та.

Пушинки непрошенно валятся на руки.

Мне страшно в безлюдье пороши разнузданной.

Снежинки снуют, как ручные фонарики.

Вы узнаны, ветки! .Прохожий, ты узнан1

Я испытал нечто похожее после долгого отсутствия на родине. А ведь действительно не тот это город, и полночь не та, какими я видел их 30, 20, даже 10 лет назад. Не было таких этажей, не было таких проспектов, не было таких магазинов... Многого не было. А подслеповатые лампочки с нахлобученными на них жестяными колпаками, что висели на деревянных столбах, под порывами ветра то загорались, то гасли...

Немало моих сверстников покинули эти края еще во времена, когда на главных улицах росли лопухи и, невзирая на строгие запреты горкомхоза, бродили козы. Вот данные 1965 года. В городе Асбесте водопроводом и канализацией обеспечено 42,3 процента жилья, центральным отоплением — 37, водоснабжением — 31,4. (Улица Садовая, где жила многие годы наша семья, в эти проценты не входила: дрова в лесу, водоколонка на улице Буденного, ну и прочее...) Сейчас эти цифры выросли более чем вдвое.

Не узнать Асбест. Когда кто-нибудь из тех, кто по молодости предпочел родному городу иные места, навещает родичей, ахам и охам нет конца, а кого-то и осенит — от добра добра не ищут.

Верю старой поговорке: «Где родился, там и пригодился». Вот и Виктор Григорьевич Измоденов разделяет мое мнение. Родственник тех самых коммунаров Измоденовых, что расстреляны белыми карателями на станции Грязновской. Он пятнадцатилетним ушел в годы войны по второму набору в школу юнг ВМФ на Соловецких островах. Ходил Измоденов по Черному морю на тральщике, вылавливая фашистские мины. После демобилизации остался было в Севастополе, семьей обзавелся, квартиру получил. Но затосковал душой по родным местам, вернулся.

И сколько таких судеб я знаю!

Где родился, там и пригодился... Но жизнь порой так складывается, что зарекаться не стоит, может быть, и самого ждет дальняя дорога. Такая дорога выпала другу юности Владимиру Исакову. Белобрысый мальчишка, выросший в одном из множества поселочков, что лепились к фабричным цехам, стал выпускником МГУ, а затем и Высших литературных курсов, профессиональным писателем, теперь живет в Калинине, старинном городе Твери, влюблен в удивительное озеро Селигер, верховья Волги. Живет и, похоже, не тужит.

Время от времени меня одолевает сильное желание написать ему:

«А не пришел ли срок возвращаться, блудный сын? Приезжай, организуем в Асбесте отделение СП...» Но беру в руки его новую книгу и понимаю, что без срединной России уже нельзя представить Владимира Захаровича. В самом деле: «Никогда и нигде не было больше мне так хорошо, как в те дни, в глуши, наедине с целым миром. В память об этих хождениях на макушку Валдая я назвал безымянную точку 343 горой Юрия и Андрея. В надежде, что когда-нибудь сюда придут мои сыновья. Так же, как сейчас я, посидят в тишине, подумают о своих сыновьях, обо всей жизни...»

Нет, вижу, заказан обратный путь автору этих сердечных строк, весь он там, на Валдае и Селигере, и дети его считают родиной край, где бежит Тверца. И не ставлю ему в укор, что редко навещает наши края. Почему Владимир должен смотреть на Асбест моими глазами? Отрадно и то, что повесть о нем хорошую написал. Иногда в его письмах проскальзывает ностальгия, а может, это просто легкая грусть по убежавшей молодости.

Хочу ответить на его грусть своими письмами, рассказать о буднях и праздниках нашего родного города, высказать свое отношение к тем или иным фактам жизни Асбеста, типичного уральского города, взглянуть окрест неравнодушными глазами.

Итак, запечатываю конверты...

( Продолжение следует.)

А. Чечулин  "Асбест" 1986 г.