Раскроются ли ворота? 2

Их возвращение домой лежит, наверное, в дальней дали. Над местом построения звучит команда: «Возвращающиеся на родину выходят!». Массовая толкотня. Взаимный стук по плечам: „Человек, мы сделали это, плен перенесен!". Забота об участи остающихся приятелей вмешивается в радость нашего предстоящего увольнения из лагеря I. Они стоят слева и справа на тротуарах и смотрят подавленно. Едва ли один из них был нагружен большим "военным долгом", чем мы. Я могу хорошо чувствовать, что у них на душе, все же, я и сам, из-за моих шрамов и мнимой принадлежности к SS, неоднократно смотрел вслед возвращающимся домой. Что можно сказать им утешительного? Они ищут контакта с нами, просят уведомить их семьи. Не просто. Адреса нужно запомнить, так как никто не может вести письменные записи какого-либо вида при себе. Рассказывают, один парень хотел фамилии и адреса умерших сохранить в стельках сапог, и это было открыто. Осудили его на многолетнее заключение, некоторые даже утверждают, расстреляли. Как ни странно, все пленники приносят эту историю из "своих" лагерей. В самом деле, возможно, она произошла где-нибудь. Это может быть, как и то, что она осознанно запускается „ высшим учреждением " снова и снова целенаправленно в обращение, чтобы удержать кандидатов на увольнение от похожей контрабанды.

Два красноармейца открывают створки ворот. Наверное, чувствуем уже воздух свободы. „Schagom-marsch (шагом марш)! " Однако, теперь не „ Dawai-dawai, na rabotu! ", а умеренным шагом. Каждого вызывают. Два протоколиста добросовестно отмечают галочкой фамилию соответствующего упомянутого лица в своих списках. Мы шествуем мимо делегации немецкого и русского руководства лагеря. Для них процесс больше не является ничем исключительным, так как в последнее время эшелоны отправлялись отсюда почти ежедневно - в Свердловск, в лагерь возвращающихся на родину. Однако, небольшое подозрение вмешивается в наше высокое настроение. Можем ли мы быть уверены, что нас везут действительно домой?

Поездка в областную столицу на восточном склоне гор Урала , в которой проживало 800 000 жителей, едва ли продолжается 2 часа. Там прибывших, на привокзальной площади, формируют. Господствует оживленное пассажирское сообщение. Не удивительно, семь важных железнодорожных линий скрещиваются здесь.

Из здания вокзала четырехколесная, низкая тележка приближается. На ней сидит пожилой мужчина. Он двигается вперед в стиле лыжника и останавливается. Теманд говорит: „ Смотри, кто-то направляется, наверное, на гонку намыленных ящиков?". Тот движется к нашему формированию. Только теперь обнаруживаем: безногий. Тут он делает внезапно толчок палкой, бьет как дикий по своим обеим остаткам ног и кричит нам : „ Äto wascha wojna! " (Это ваша война!). Общее смущение. Реакция противоречива:

„ Почему наша война? Все же, не мы её создали. Все же, мы должны были только идти ... ".

И: „Очень плохо, что инвалид войны должен ездить все еще на таком примитивном ящике из досок. Это тоже наша вина?".

Конечно, все знают, что военное бедствие вызвано немецкой стороной. Но виновность - нет, виновным себя кто-то едва ли чувствует. Но, что же было все-таки в 1933, когда коричневые униформисты толпами гнали своих собственных земляков в Кирхенберг Кольдицера, запирали, избивали до полусмерти, якобы направляли неизлечимыми в другие больницы и оттуда провожали их в последний путь? Я думаю также о еврейских семьях Кольдитцера, которых бойкотировали с наглыми изречениями и затем посылали в "путешествие", из которого они никогда не возвращались.

Кто мог предвидеть из нас, неосведомленных молодых людей, тогда, что он будет вставлен в пагубную машину, как маленькое колесико. И теперь каждый стоит перед вопросом: являюсь ли я, собственно, жертвой или преступником?

Авторский рисунок из книги. Stadler, Wolfgang. Hoffung Heimkehr