Nix kulturna 5

Об массовых обморожениях и о взаимном контроле я уже сообщил. Даже при самой большой внимательности, я также не остался пощажён воздействием низких температур. Прежде всего, те места, которые были незащищены (нос, уши, кончики пальцев и пятки), я сильно обморозил зимой 1944/45. Слава богу, не дошло ни до какого отмирания частей ткани, но размораживание и многодневное продолжительное покраснение были болезненны. Я думаю о тех, кому ампутировали пальцы ног и рук, и без наркоза - сильный глоток водки и деревянный брусок в зубах должны были оказать аналогичное действие.

Мое шаткое состояние веса приводило меня - в большинстве случаев весной - к нарушениям равновесия, которые наступали совсем неожиданно; я брался за любую опору, которая была поблизости, или товарищ подхватывал меня и помогал идти или стоять. Неохотно я вспоминаю о долгом ожидании при проверках; там было, что я упал на нос. Летом, после бритья волос на голове, и это было усугублено зноем, я получил отвратительную гнойную экзему. Сначала красные пятна, из этого образовывались пузыри, которые быстро с треском вскрывались, опорожнялись, и желтая корка отставала. При этом зуд был еще опаснее, так как передача другим частям тела была последствием. Из асбестового мешка я сшил себе головной убор, так как не должен был видеть каждый, как дурно выглядела моя кожа головы. Занес ли я инфекцию бритьем или причина - зной, я не решаюсь утверждать. И то и другое возможно.

Недостаток в витамине C: я тоже страдал от этого, правда, не так долго и сильно, как другие солагерники. Я вспоминаю их кровотечения под кожей ног и рук; и если инфекция присоединялась, или конечности вскрывались, я мог смотреть только беспомощно на это. Никакого прекрасного вида! Я вижу их передо мной, как они отрывали заклеенные бумажные ленты и проверяли, что было еще применимо из этого.

Сегодня я еще удивляюсь: почему никогда не было кариеса зубов, так как нормальный уход за зубами не был возможен. Однако, кто прибывал уже с поврежденными зубами в лагерь, не могли рассчитывать ни на какого зубного врача -кусачки ждали их.

Летом вплоть до осени чесотка мучила меня. Эти проклятые клещи, которые въедались в кожу и оставляли там свои яйца, в большинстве случаев в заднем проходе и в половых органах! Зуд, особенно вечером и ночью, стал невыносимым; я мог только царапаться и царапаться снова, до тех пор, пока я не научился нащупывать дрянных животных, выцарапывать их ногтями из кожи. Мой пенис был сильно красный и исцарапан до ран. Против не имелось никакого средства, по меньшей мере, в аптеке лагеря. Действительно не хватало простого и очевидного, которое было бы помощью нам. „Человек, помогай себе сам! ", это было единственной возможностью. Даже если я должен был переносить всевозможное, было легче, если я видел других товарищей по несчастью, которые должны были терпеть много больше. До какой скудности может опускаться человек, чтобы сохранить еще искру воли к жизни! Когда гас и этот огонь, бедняге не было спасения - он прятался в себе, чтобы умереть одиноко! Это звучит жестоко, но нет никакого мягкого слова для этого. Не только голод, холод, чрезмерная работа и тоска по родине разбивали человека, также - безнадежность и собственная установка. Можно было привыкнуть к голоду, защититься от холода наполовину, выполнять норму выработки или нет, но кто прогрызался тоской по родине и сдавал себя сам - к нему бесполезно было обращаться. Я мог наблюдать стадии, вплоть до окончательного решения, достаточно часто. Я вижу еще штирийца (жителя Штирии), как он повесил голову. Он даже плакать был не способен. Его глаза стали стекловидными, смотрели в пустоту и узнавали «находящихся на обороте», - не больше. Эта медленная смерть, невозможность помочь, стала кошмаром. Я видел много страшного и испытал, но я никогда не чувствовал этот безнадежный уход как освобождение. Я обвинял нас, военнопленных, что в нашем стремлении к самосохранению мы сделались животными - суровыми, бесчувственными. Я поднимал над головой, так высоко, как я был в состоянии делать это, предложение -оставаться человеком. Здесь находилось самое большое самообладание и преодоление - я не хотел ползать. До тех пор пока я мог держаться прямо, я не хотел уклоняться от участи. Возвращение домой и встреча должны были быть!

(Продолжение следует)

Фритц Кирхмайр  "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998 
ISBN 3-85093-085-8
Перевод  Ю.М.Сухарева.