Nix kulturna 4

Осень 1946. Снова эпидемия. Внезапно вспомнили о немецких врачах-специалистах в офицерском лагере и распределили их по трудовым лагерям. К нам прибыл главный врач, который делал вместе с Doktorscha (докторшей) все, что было возможно человеку. Тем не менее, вторая волна большой смертности началась в лагере VIII. Тот, кто был годен только для лагерных работ, никакого шанса выжить не получил. Сначала это были отдельные случаи, которые наполняли барак лазарета, но внезапно эпидемия распространилась. Больной ли, здоровый - все брились, и предметы одежды, которые были завшивлены больше всего, были сожжены. Также и у меня показались симптомы: головные боли, высокая температура, упадок сил и сыпь, которая исходила из подмышечных впадин и распространялось по всей верхней части туловища. Голод переходил в полное отсутствие аппетита. Каждый кусочек хлеба, каждая ложка супа стали мучением. Я теперь сам нуждался в поддержке, которую я давал другим. Смертность подскочила на высоту и достигла своего апогея в начале декабря. Имелись дни, когда из лагеря никакие рабочие бригады больше не выходили. Если я говорю, что мы прививались, это конечно, не является правильным наименованием. Врач лагеря получил выделенную сукровицу, имевшую очень неприятные сопутствующие явления. Я спрашивал себя, почему мы получали шприц между лопатками иглой, которая подошла бы скорее ветеринару. Не было изменения иглы ни для кого. Сукровица в нашем теле якобы должна была произвести лечебную сыворотку, от того и сопутствующие явления, которые простирались от временной слепоты до симптомов паралича в руках и ногах. При этом я еще хорошо отделался, так как страдал лишь одну неделю от болезненной неподвижности затылка. Я могу вспомнить, что даже вечерняя проверка отменялась. В лагере зловещее спокойствие господствовало в течение критических недель. Тот, кто стоял еще наполовину на ногах, носил для больных еду, столовый барак оставался пустым.

Австрийская группа потеряла в течение этих зимних месяцев 12 товарищей, которые вовсе не болели в лагере раньше. Вилли показал мне позже карточки умерших, так как к тому времени командиры отделений получили разрешение на регистрацию. Еще выше была смертность в маленьких группах лагеря - у румын, венгров, итальянцев и испанцев.

Эпидемия принесла для меня - может и нельзя так говорить - также и кое-что хорошее: мои совершенно завшивленные телогрейку и штаны предали огню, а я получил лучшие предметы одежды, чем были. Трудноопределимые пятна грязи не мешали мне никоим образом. В середине декабря мы получали на завтрак таблетку - почему, я не могу сказать. Я глотал их с мыслями: если она помогает, хорошо, если нет, тогда это безразлично.

Это могло бы быть во второй половине декабря, когда я с разношерстной бригадой возвратился снова к работе в асбестовую мельницу. Сначала гражданские лица боялись каждого сближения, только украинец не имел никакого страха перед нами. Он обнимал меня, его жесты выражал радость.

Реконструкция тех болезней, которые перенес я и которые изводили меня: я держался принципа - оставаться в той степени здоровья, чтобы еще мог работать. Это может звучать сомнительно, но это было - по меньшей мере, для меня - единственным рецептом к существованию. Я мог привыкнуть к голоду, но перед серьезным заболеванием я имел адский страх, так как я знал о неудовлетворительном состоянии медицинского обеспечения. Еще долго после эпидемии дизентерии я страдал от чего-то, вроде бактериальной дизентерии, которую нельзя было вылечить - она должна была пройти самостоятельно. Водянистый стул был смешан с кровью, гноем и слизью; при этом - частое стремление к опорожнению кишечника. Во время марша к месту работы и обратно, например, я не мог выйти из строя, испражнялся просто в штаны. Одним из инкубаторов распространения болезни были отхожие места. Кто думает, что там имелась туалетная бумага, тяжело вводит себя в заблуждение. Вместо "Arschwisches (средство для вытирания задницы)", я брал снежки или собирал весной листья.

В 1944/45 годах расстройства сознания нападали на меня снова и снова на несколько секунд, но также и больше. Я должен был садиться и мог только выжидать, до тех пор, пока снова не начинал ориентироваться. Люди моей бригады знали об этом и обращали внимание на меня, после того, как я упал однажды в котлован и не знал, в своём беспамятстве, почему. Болезненным было воспламенение слизистой сумки (бурсит) в правом локте; оно вероятно, вызвано дроблением камня в карьере. Опухоль была восприимчива к движению чрезвычайно, и каждый удар молота действительно причинял боль - но выполнение нормы было важнее! Карбункул в спине: это были всегда несколько фурункулов рядом. Сначала места опухали, краснели, до тех пор, пока не образовывались гнойники. Вилли был мастером в выдавливании нарывов. Гигиеническое содержание в чистоте, конечно, не было возможным. Никогда до конца не вылечивалась после дизентерии дурная вялость кишечника. Я имел трудности, стул был вязкий и липкий, и его проход сопровождался вздутиями и судорогами живота. Я винил однообразное питание, также и потом, когда нарушение кишки переходило в диарею.

(Продолжение следует)

Фритц Кирхмайр  "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998 
ISBN 3-85093-085-8
Перевод  Ю.М.Сухарева.