В камере, где сидели большевики Кудельки, дышать нечем — сорок человек вместо восьми по нормам мирного времени. Все — политические. Кормежка скудная: чахлая похлебка, вода, позеленевшие сухари из старинных запасов тюремного ведомства. Зато били вволю и каждый день. На допросах один, то мягкий, вежливый, то пьяный, злобный вопрос: «Кто остался в подполье?»

Однажды надзиратель вызвал Николая Попова.

— С вещами или как?

— С вещами.

Вещей, понятно, никаких не было. Суконный пиджак отобрали казаки еще в первую ночь. Но важно было знать — на допрос или насовсем, то есть на казнь.

— Прощайте, товарищи,— поклонился камере Николай Михайлович.— Не судьба вместе погибнуть. А ты, сынок, не робей, за правду и умереть не страшно.

Автоном, именем которого позднее назовут улицу в Кудельке, беззвучно заплакал.

— Хватит митинговать,— опасливо покосился в коридор служитель,— неровен час, офицера нагрянут...

И точно, по каменному коридору уже стучали подкованные сапоги. Это шел Глушков, награжденный за «мужество» крестом. Он весь сиял от радости— не забыл его благородие Малевинский, сдержал свое слово насчет награды. От непомерного бахвальства и самолюбования урядника прямо-таки распирало.

— Ты и есть Попов Николай Михайлович? — грозно спросил.— Эге, вон ты какой, значит. Жаль, не шлепнул тебя вместе с мадьярами, хотя это и к лучшему. За то, что ты осмелился сделать, пули мало, шашки мало...

Попов, не вслушиваясь в сумасбродную речь старовера, думал о семье, о товарищах, оставшихся в камере. Пришел в себя, когда урядник впихнул его в маленькую комнатушку под лестницей, закрыл засов и удовлетворенно покряхтел. «Новое дело,— подумал Попов,— не похоже, что к стенке. Но почему в одиночку?»

Все выяснилось на другой день. Конвоир доставил Попова в особую следственную комиссию. Следователь, аккуратный и вежливый, не стучал кулаком и не угрожал карами. Это насторожило асбестовца.

— Николай Михайлович Попов?

— Он самый.

— Не скажу, что приятно познакомиться, но, знаете ли, любопытно. Моя фамилия Сергеев.

— А зачем мне знать?

— Мы, любезный, о многом должны поговорить. Видит бог, вы сами тому виной. Итак, первый вопрос. Где вы были 16—17 июля сего года?

— Дома был.

— Днем и ночью?

— Отчего же? На работу ходил.

— Помилуйте, и это вы называете работой? Даже Малюта Скуратов бледнеет перед вами.

— Не понимаю, господин Сергеев.

— Полно, Николай Михайлович, давайте начистоту. Или вам это привычно — помазанников божьих убивать? Вас и других важнейших государственных преступников разыскивают все силы контрразведки. Это вы в ночь с 16 на 17 июля злодейски умертвили нашего государя императора.

Не сразу дошло до Попова, в чем его обвиняет этот штатский следователь. Ко всему был готов, но к такому? Он облизнул пересохшие губы.

— Что, страшно царей убивать?

— Каких царей? У нас в Кудельке самым главным урядник был...

— В какой Кудельке?

— На приисках.

Сергеев сунулся в бумаги и, утратив былую вежливость, взревел:

— Ты что, сукин сын, голову морочишь! Я тут с ним целый час турусы развожу, а он дурака валяет!

На крик забежал Глушков. Следователь обрушился на него:

— Ты кого подсунул, снохач? В окопы захотел?

— Я, ваш бродь, как, стало быть, велели...

— Суешь всяких! В камеру этого! Да, вот что, всыпать ему горячих, чтоб помнил...

Позднее узнал Николай Михайлович, что контрразведчики искали его полного тезку, рабочего Сысертского завода, имевшего отношение к справедливому возмездию над последними Романовыми.

А. Чечулин  "Асбест" 1985 г.